объект, который больше всего нуждался в помощи, скорее даже
психологической, и неожиданно для всех делал для него что-то
трогательное, заметное и значимое. Каждый такой поступок возвышал его в
собственных глазах, укреплял уверенность в себе, позволял думать о себе
как о всеобщем благодетеле, от которого все остальные обязаны без
возражений принимать любые обиды.
Как ни странно, вокруг каждого
такого его поступка люди, обычно замученные придирками с его стороны,
создавали некий ореол благоговейного восторга, который запоминался
надолго и неоднократно пересказывался друг другу с обрастающими уже
придуманными подробностями.
В своей семье он хотел одного —
признания. Он страстно жаждал так никогда и не прозвучавшей похвалы со
стороны родителей, братьев и сестер. Позднее он ежеминутно стремился
утвердиться в глазах жены и детей. С женой это было нетрудно. Он нашел
такую, которая, полностью ему подчинившись, стала привычным атрибутом
его домашней обстановки, когда она есть — о ней забываешь, но когда ее
нет — чего-то не хватает. Эта мягкая, привыкшая никогда никому не
возражать женщина посвятила себя мужу и детям. Она довольствовалась тем,
что наблюдала за своей жизнью как бы со стороны, постоянно оценивая
все, что она делала, критериями мужа и детей. По-своему она была
счастлива. Ей не надо было заботиться о хлебе насущном, ее существование
было востребовано близкими ей людьми, которые нередко делились с ней
своими проблемами, но не для того, чтобы получить какой-то совет, а лишь
для того, чтобы просто выговориться.
Собственно говоря, все, что он
делал, как он считал, делал для детей. Для них он копил богатство,
проводя на работе дни, а иногда и ночи, для них наращивал свой вес и
авторитет в бизнесе, для них экономил каждую копейку. Он был абсолютно
уверен, что в этом проявляется его любовь к детям, от которых, в свою
очередь, он ждал восторгов его успехами и выражений благодарности ему за
это.
Впрочем, как и в своей фирме, он и детям не доверял ни в чем,
никогда не давал им лишних денег, а если честнее, не давал им даже
необходимых средств по сравнению с детьми из семей его уровня достатка.
Он пытался контролировать каждый их шаг, но это была видимость контроля —
просто ему не хватало на это времени.
Он и не заметил, как вырос
старший сын, как тот начал свой бизнес, захватив сначала коммерческие
связи с партнерами отца, давно потерявшими к нему уважение, а затем
просто в лихой конкурентной борьбе поглотив отцовскую фирму. И все те,
кто много лет работал на него, стали так же безропотно работать на его
сына.
Для них мало что изменилось — пришел новый хозяин, который был
так же удачлив и так же деспотичен, как и его отец, просто он был
моложе, лучше образован и не сентиментален.
— Твое время прошло, не
вздумай мне мешать, — эти равнодушно сказанные сыном слова рефреном
звучали в его ушах, как испорченная пластинка, заставляя вновь и вновь
слезы наворачиваться на глаза. Раньше он не знал, что такое слезы: если
кто-то плакал, считал, что люди притворяются в попытках разжалобить его.
Теперь же слезы накатывали не только днем, но и ночью, когда его мучила
бессонница.
Дочь быстро выскочила замуж за первого подвернувшегося
простого парня. Она даже не спросила разрешения у родителей.
«Династического» брака, о котором мечтал отец, ожидать было трудно —
никто из тех, кто знал его характер, не пожелал бы войти с ним в
родство, даже не смотря на то, что уже в таком возрасте она владела бизнесом по продаже итальянской косметики Биогена. Да и ей было все равно, и она пошла на этот шаг — лишь бы получить свободу от
деспотичной любви отца и постоянных унижений, которые она терпела от
набирающего силу брата.
В тот день он сидел на скамеечке в парке,
вороша свою жизнь и не понимая, зачем ему жить дальше. Ему приходили в
голову шальные мысли о самоубийстве, и он бы сделал это, если бы была
хоть маленькая возможность увидеть, что этот его поступок снова возвысил
его над остальными или заставил страдать тех, кто лишил его всего того,
что он ценил. Но он понимал, что ничего увидеть не сможет; и одна
только мысль, что, наоборот, кто-то возрадуется на его могиле,
останавливала его от этого шага.
Взгляд его остановился на двух
девушках, стоявших неподалеку с каким-то плакатом. Он подошел поближе и
понял, что это добровольцы, собиравшие пожертвования. Девушки
засобирались уходить, и он машинально побрел за ними. Через полчаса они
вошли в дом, в котором из разных комнат раздавались детский смех, плач,
пение или просто гвалт.
Это был детский дом для детей-инвалидов.
Вдруг из ближней комнаты выкатился малыш. Он был совсем маленький, лет
четырех-пяти, на детской коляске, ножки его безжизненно висели, а в
больших веселых глазах плясали чертики.
Ты мой дедушка? Ты пришел за
мной? А почему ты такой грустный? Хочешь, я тебе спою песенку? Возьми, у
меня есть вкусная конфетка, ты любишь конфеты? — вопросы сыпались без
остановки один за другим.
Вышла воспитательница и хотела увезти малыша.
Посмотри, моему дедушке плохо. Давай возьмем его к нам, — малыш никак не хотел уезжать.
И тогда он сказал:
Не волнуйся, я буду с тобой.
Домой
он бежал совершенно счастливый. Он узнал, что родители мальчика
отказались от него еще при рождении и что он может при представлении
соответствующих документов усыновить его, что хоть маленькая, но есть
надежда на то, что малыша можно вылечить и он когда- то сможет ходить.
Его душа была полна любви. Впервые в жизни он думал o другом, забыв о себе, и был счастлив. |
